В тот понедельник мистер Блисс вернулся с работы раньше обычного. И это было его ошибкой. У него жутко болела голова, и его секретарша, которая поначалу пыталась накормить его всякими чудодейственными таблетками вкупе с рекламными лозунгами фармацевтических компаний-производителей, наконец предложила: — Может быть, вы сегодня уйдете с работы пораньше, мистер Блисс? Все называли его мистер Блисс. Все остальные сотрудники фирмы были просто Дейвами, Данами или Чарли, но он всегда был именно мистером Блиссом. И его это вполне устраивало. Ему это даже нравилось. Иногда он подумывал, что, может быть, стоит выдрессировать жену, чтобы и она тоже обращалась к нему "мистер Блисс". Но когда он пришел домой, она обращалась отнюдь не к нему. Она громко взывала к Господу Богу. Она была наверху. На втором этаже. В спальне. Она истошно кричала, но вроде бы — не от боли. Впрочем, это можно исправить. И нужно исправить.

— Вот он. — Бриджит указала куда-то вилкой. — Парень, который называет себя вампиром.

Дженнифер, рассеянно ковырявшаяся в салате с тунцом, взглянула на подругу и нахмурилась:

— Кто вампир?

— Новенький парень. Как его там… Нет, не смотри! — прошипела Бриджит, которая жила в постоянном страхе, что однажды какой-нибудь парень в кафетерии заметит, что она показывает на него пальцем, и тогда… Дженнифер не была уверена, что Бриджит знает, чем это кончится, — у нее имелись весьма неопределенные представления о какой-то ужасной катастрофе. — Тот, который с черными волосами и в чудных шмотках.

Габриэль, которая откровенно оглядывала зал, подняла брови:

— Ах да, точно. По-моему, его зовут Колин.

— Верно, — вспомнила Бриджит. — Он это сказал на уроке английского. Просто встал и сказал: «Меня зовут Колин, я сюда недавно переехал». Ах да, и еще: «Я вампир».

Вартон медленно пошел вверх по широким ступеням, держа шляпу в руке, по-гусиному вытянув шею, чтобы лучше разглядеть викторианскую громадину, где умерла его сестра. Это вообще был не дом, а какой-то мавзолей, огромный, расползающийся мавзолей. Он, казалось, вырастал из вершины холма как уродливая поганка-переросток с выдающимися фронтонами, пустыми окнами и куполами. Латунный флюгер венчал покрытую кровельной дранкой с уклоном в восемьдесят градусов крышу, потускневшая скульптура мальчика икоса смотрела на него, затеняя глаза рукой, Вартон был уже просто рад, что статуя не может видеть. Он поднялся на крыльцо, и дом пропал из его поля зрения. Он дернул старомодный дверной звонок и прислушался к раздающемуся сквозь внутреннюю мрачную пустоту колокольному эху. Над дверью было окошко из розового, матового стекла, Вартон разобрал дату 1770, выгравированную на его поверхности. Прямо склеп, подумал он.

Говорят, что в Ультхаре, расположенном за рекой Скай, никто не имеет права убить кошку; и я могу охотно поверить в это, когда пристально всматриваюсь в нее, ту, что мурлычет сейчас, сидя у камина. Ибо кошка таинственна, загадочна и близка ко всему, что не дано постичь человеку. Она - душа древнего Египта, хранительница легенд забытых городов Меро и Офира. Она - родственница Царя Джунглей и наследница тайн зловещей седой Африки. Сфинкс - ее двоюродный брат, и они говорят на одном языке, но кошка древнее Сфинкса и помнит то, что тот уже позабыл. В Ультхаре, еще до того, как власти запретили убивать кошек, жил один старик арендатор. Он и его жена обожали отлавливать и убивать соседских кошек. Почему они так поступали, я не знаю; знаю лишь, что многие терпеть не могут ночных кошачьих воплей, как и того, что кошки могут бесшумно украдкой пробегать в сумерках по их дворам и огородам. Как бы там ни было, но старики не упускали возможности поймать и прикончить всякую кошку, оказавшуюся поблизости от их лачуги; причем по звукам, доносившимся оттуда после наступления темноты, многие жители догадывались, что способ истребления кошек был весьма изощренным.

Визит Тасмана весьма удивил меня. Я его даже за приятеля не считал – не люблю выскочек. Вдобавок ко всему три года назад он разнес в пух и прах мою статью о культуре Юкатана. Сами понимаете, о взаимной симпатии тут не могло быть и речи. И все же я его принял. Тасман вел себя как-то странно, был крайне не собран, казалось, он все время думает о чем-то своем, никак не может отключиться от какой-то навязчивой идеи. Через пару минут я уже знал, что не дает ему покоя. Оказывается, ему понадобилось первое издание "Малоизвестных культов” Юнтца, так называемой Черной Книги. Книга эта обрела такое название из-за жуткого содержания, цвет обложки тут совсем ни при чем.

Египетская тьма! Эта фраза чересчур красноречива для ощущения полного покоя, поскольку подразумевает не только кромешную темень, но и населяющие ее невидимые существа из тех, что снуют во мраке, избегая солнечного света, и хищно бродят где-то за пределами обыденной жизни. Такого рода мысли проносились в моей голове однажды ночью, когда я наощупь пробирался по узкой тропе, петляющей в глуши соснового леса. Эти мысли, скорее всего, сопутствуют любому человеку, осмелившемуся вторгнуться ночью в ту глухую часть орошаемой реками лесистой территории, которую чернокожие по некой загадочной расовой причине называют «Египтом». Можно сказать, что по эту сторону лишенной света адской бездны нет тьмы кромешнее абсолютного мрака сосновых лесов. Казалось, еле угадываемая тропа петляет меж осязаемых «стен» эбенового дерева. Моему торопливому, по мере сил, продвижению по тропе помогало чутье обитателя сосновых лесов, но к спешке примешивалась крайняя осторожность, а мой слух приобрел почти невероятную чуткость. Подобная осмотрительность возникла во мне отнюдь не благодаря жутким размышлениям, навеянным темнотой и тишиной. Для осторожности у меня была веская материальная причина. Пусть по земным дебрям бродят привидения с зияющими окровавленными глотками и людоедским голодом, как уверяют негры, но я опасался вовсе не привидений. Я прислушивался к треску веточки под огромной плоской стопой, к любому звуку, предшествующему нападению убийцы из черного мрака. Существо, которого я опасался, внушало Египту страх несравнимо больший, нежели любой бормочущий призрак.